Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

Я вздохнул с облегчением: на несколько дней предоставлен самому себе!

Когда Гюльджахан и Кербелаи отправились за своими вещами, я мельком увидел ее на балконе. Мне показалось, что глаза ее радостно и возбужденно блестят.

СЛУХИ

Господа закрыли все комнаты в доме, кроме той, в которой я спал, оставили мне на несколько дней еду и уехали.

И я остался один.

Хозяева надеялись вернуться через несколько дней, но отсутствовали долго.

И в один из первых дней моей вольной жизни я встретил на улице Мемиша.

— Я слышал, — сказал он мне, — что в верхней части города, в здании бывшего реального училища открыта партийная школа. Почему бы тебе не учиться там? Говорят, туда принимают в первую очередь таких, как ты и я, батраков.

— Наверно, и там уже начались занятия. Ведь прошло уже почти два месяца!

— А ты попытайся, авось примут! — настойчиво уговаривал меня Мемиш.

Я вернулся домой. Как всегда, проверил все окна и двери, обошел дом вокруг. Все на своих местах, в полном порядке. Я надел чистую сатиновую рубаху, обул чувяки и вышел. Только собрался запереть ворота, как ко мне подошел знакомый Вели-бека, в старое время занимавшийся торговлей мануфактурой. Он с натугой дышал.

— Бек дома? — спросил он, не поздоровавшись.

Я рассказал о поспешном отъезде всей семьи Вели-бека. Юсиф-киши задумался, потом оглянулся по сторонам и, словно соблюдая строжайшую тайну, заговорил доверительно:

— Понимаешь, я хотел предупредить бека об опасности, нависшей над всеми нами. Дело в том, что послезавтра начинается ежегодный траур, который нам, мусульманам, велено держать великим пророком. Но Советская власть хочет помешать народу и вызвала сюда войска из штаба. В эти дни небезопасно спускаться в город. Ты тоже будь начеку и никуда не ходи.

Озираясь по сторонам и убедившись, что нас никто не слышит, Юсиф-киши засеменил прочь.

В то время в Шуше выходила газета под названием «Карабахская беднота». В каждом номере печатались статьи, призывавшие народ не принимать участия в традиционных траурных мистериях, сопровождавшихся страшным самоистязанием (тех, кто плакал о погибшем имаме Гусейне и его сподвижниках). Люди били себя цепями по оголенным спинам, голове, рвали на себе одежду, царапали лица. Лилась кровь. Каждый старался нанести себе побольше увечий, чтобы окружающие могли по достоинству оценить его приверженность мусульманству.

Самым удивительным было то, что статьи в газетах чаще всего писали предводители мусульман-шиитов и мусульман-суннитов — моллы и кази.

Газеты я иногда читал, поэтому сообщение Юсифа-киши ввергло меня в смущение. Может быть, и в самом деле Советская власть, увидев, что статьи не помогают, решила вызвать войска?..

Я забыл, что собирался пойти во вновь открытую школу, и пошел искать Мемиша, к которому относился с большим уважением, особенно после того, как он стал учиться в семинарии. Я рассказал ему о Юсифе-киши.

Мемиш рассмеялся:

— Не обращай внимания на слухи, которые распускают враги Советской власти!

— Если он враг, то почему его куда-нибудь не упрячут?

— Не торопись, время придет, и нас не станут спрашивать.

Но я все-таки решил разузнать, что к чему. Попрощавшись с Мемишем, пошел к мечети. Правоверные по пять раз на дню приходили в мечеть совершать намаз. Во время молитвы гул голосов поднимался под купол мечети и отдавался в ее стенах. Люди склонялись в непрестанных поклонах, касались всем телом пола мечети, вздымали руки вверх. От молящихся я вряд ли бы что узнал, поэтому повернул к базару. На улицах, прилегающих к мечети, было спокойно, на прибазарных — тоже. Я успокоился и отправился восвояси.

Не успел пересечь площадь, как на улице, ведущей к ней, с агдамской дороги свернули четыре фаэтона. В первом я увидел Вели-бека и Джевдану-ханум. Я понял, что закончилась моя привольная жизнь, и сел в фаэтон, который вез Имрана и Гюльбешекер, и вместе с ними доехал до нашего дома.

На следующий день знакомые и незнакомые приходили к нам выразить соболезнование в связи со смертью матери Джевданы-ханум. Работы у нас было по горло. Имран послал меня на базар за покупками, и там я услышал крик глашатая:

— Эй, люди! Сегодня вечером в мечети Гехар-ага будет собрание, кто интересуется — может прийти!

Когда я вернулся домой, то увидел, что у хозяина в гостях Юсиф-киши. Наверно, он уже рассказал о том, что сообщил и мне накануне, а теперь разъяснял «новые» планы Советской власти:

— Скоро снесут все мечети, а на их месте будут строить женские клубы. У кого сын или дочь не запишутся в комсомол — сошлют в Сибирь. Будут взимать большие налоги с муэдзинов, зовущих правоверных с минаретов мечети к молитвам, а также со всех, кто совершает намаз или читает Коран. А тем мужчинам, чьи жены не сняли чадру и не носят короткие юбки, будут Ставить клеймо на правую щеку.

От этих новостей у меня закружилась голова. Не знаю, что думали бек и ханум, но я твердо решил пойти на собрание. Со мной отважился пойти Имран. Как только мы вошли, тут же увидели Мехмандар-бека и Юсифа-киши. Оба приготовились слушать председателя уездного исполнительного комитета.

— Некоторые бездельники, — начал он, — люди с темным прошлым и враги Советской власти, распускают вздорные, нелепые слухи… — При этих словах Юсиф-киши втянул голову в плечи. А председатель продолжал: — Не верьте болтовне проходимцев! Как стало известно властям, кто-то распустил вредный слух, что государство запрещает мусульманам отмечать праздничные и траурные дни, согласно мусульманскому календарю. И если, мол, люди не подчинятся запрету, то в город войдут войска и станут расстреливать народ. Знайте, люди, те, кто сочиняет небылицы, ведут нечистую игру! Они наши заклятые враги!..

Народ зашумел.

— Спокойно, товарищи!.. — Говорящий поднял руку, и зал затих. — Советское правительство считает, что народ должен сам положить конец дикой традиции самоистязания человека во имя памяти некоего лица, убитого тысячу четыреста лет назад. Мы вели и будем вести разъяснительную работу, чтобы народ не превратился в посмешище для цивилизованных стран и народов. Дико и нелепо поступают люди, в фанатическом исступлении нанося себе раны, нередко кончающиеся смертью истязающего себя человека.

И снова гул пошел по рядам.

— И вместе с тем, — перекричал оратор зал, — правительство выделило необходимое количество белого холста для всех, кто захочет принять участие в траурном шествии. Мы это делаем не потому, что Советская власть поддерживает вредный и чудовищный обычай. И не потому, что мы складываем руки перед необходимостью вести разъяснительные беседы, а только для того, чтобы рассеять вражеские слухи! Кроме того,